Лев Щеглов — самый известный сексолог в России. Не только потому, что он так хорош, а еще и потому, что в публичном пространстве сексологов почти не осталось. Доктор Щеглов живет в Петербурге, принимает больных (точнее, здоровых, но с проблемами), пишет книжки, выступает по телевизору и умеет все объяснить без занудства и неприличия. Когда мы к нему обратились, он сначала решил, что у нас проблемы и мы под видом интервью хотим получить консультацию. Кажется, нам так и не удалось его разубедить.

Что меняется в сексологии? Как развиваются отношения полов? Какие мифы породила российская стабильность? Обо всем этом почти не говорят. А это-то и есть самое интересное.

«Гомосексуальные усыновления — еще не понятый риск»

— Лев, скажите прямо: в России произошла сексуальная революция?

— На прямой вопрос — прямой ответ: нет. Произошел бунт, бессмысленный и беспощадный. Критерий у революции один: как говорит мой друг, петербургский прозаик Александр Мелихов, — революция делается ради великой грезы, утопии. Сексуальная революция должна приводить к новой концепции человека, менять что-то в отношениях, а не в эротических контактах. Цель сексуальной революции — любовь, а не свобода. Нежность, взаимопонимание, способность понимать другого человека. В этом смысле в России произошла сексуальная контрреволюция — моральный климат в обществе значительно ухудшился. Уровень агрессии и взаимного непонимания таков, что страшно в автобусе ехать.

— Интересно, а в западной сексуальной революции утопия была?

— Разумеется. Не совсем такая, как принято думать, — это была утопия независимости. Мы отрицаем подлый мир взрослых и уходим в любовь как в универсальное убежище. Здесь мы свободны. Мы никогда не станем такими, как они. Потом они, конечно, преспокойно стали такими, как родители, — оделись, причем во все офисное, и пошли в бюрократию, как Клинтон. Но скачок в обществе произошел — появилась утопия независимости от власти, личного спасения и т. д. Сексуальная революция во Франции, в отличие от американской, была более политизирована, плотнее завязывалась на левые идеи — так они и до сих пор там очень влиятельны. Сексуальная революция удалась, если она привела к ментальным сломам, — например, к терпимости, к большей свободе личности; в Европе, на мой взгляд, возникли даже крайности — потому что гомосексуальные браки, положим, еще не ведут к непоправимым психическим деформациям, а вот усыновление детей в таких парах уже чревато патологиями. Мы не знаем, как этот ребенок будет для себя распределять роли «папа-мама» и как посмотрит на одноклассников, у которых этой проблемы нет. Внешне ничего не проявится до некоторого возраста, а внутри накопятся такие противоречия, что предсказать их будущее эхо невозможно. Однако все это последствия сексуальной революции, а в России в этом смысле не прибавилось ни терпимости, ни разрядки. Страна по-прежнему ужасно напряжена, в том числе и в смысле простейших межличностных отношений: все готовы сорваться в ненависть. Даже в 70-е у меня не было ощущения столь полного забвения простейших нравственных правил. Единственное, что изменила в России сексуальная свобода, объявленная в 90-е, — так это появление словаря. Раньше пациент мог объясниться лишь на грани мата. Хотя была и другая крайность — полные уси-пуси: «дырочка», другие эвфемизмы… Отдельная песня — язык жестов: доктор, у меня это. Там. Сегодня уже могут сказать: «Доктор, у меня проблемы с эрекцией». Или: «Я не испытываю оргазма». Это перемены — хотя и на уровне слов; другое изменение — готовность обратиться к врачу, и даже мода на личного специалиста. Есть пары, готовые на совместную терапию: раньше и представить себе было немыслимо, чтобы супруги согласились с сексологом обсуждать свои проблемы.

ПРОДОЛЖЕНИЕ