Сорок дней назад в Пскове отпели и похоронили отца Павла Адельгейма.

Мы с коллегой приехали к отцу Павлу прошлой зимой, перед Рождеством. Пришли почти так же, как позже — убийца: посторонние люди, ночью. Честно предупредили, что считаем себя атеистами. Нас усадили за стол, жена Адельгейма Вера Михайловна попыталась уступить мне свою кровать. Думали, что едем брать интервью, а остались жить. Не задавали вопросы, а слушали, до поздней ночи сидя с отцом Павлом на кухне: о конфликте с епархией, судах, вере, политике, лагере, литературе, духовном поиске, отношениях с Богом и людьми. Об этом и хочется вспоминать.

* * *

— Плохо пост вела, не соблюдала, это один грех. А второй — когда молодая была, так это… гуляла! Мужу изменяла. Ой-ой, изменяла! Аборты делала, великий грех. Молодая была…

Древняя старуха не встает с постели уже полгода, а кается таким громовым голосом, что слышно по всей квартире. Я сижу на кухне в грязной хрущевке, пытаясь не слышать доносящейся исповеди.

— Господь и Бог наш Иисус Христос… Прощено чадо Зинаида… — тихо, на выдохе, молится отец Павел.

— Все теперь померли, а сама ногу сломала, лежу… — громко жалуется чадо Зинаида.

— Прощаю от всех грехов твоих, во имя отца, и сына, и Святого духа…

Оба голоса затихают. Успокаивается, облегченно всхлипывает Зинаида. Отец Павел выходит на кухню, садится: усталый, отяжелевший.

— Представьте взрослого человека, — говорит он, — который впервые в жизни приходит в церковь и говорит: я убил человека. Или: я изменил жене. Конечно, можно сказать: «Ты теперь 20 лет причащаться не можешь», — а он и не причащался никогда. Все, что могу — отпустить его грех. Сказать: давай приходи, проси у Бога прощения. Чтобы хоть тогда началась его сознательная жизнь. Она не измеряется количеством лет, а той полнотой, которую человек способен принять от бытия. День в бытии — уже дар.

ПРОДОЛЖЕНИЕ