Их именем Кремль и правит страной
1993 год памятен двумя датами-травмами: 21 сентября и 4 октября. У них разная судьба. 4 октября прочно вошло в русскую историческую память расстрелом парламента (возражения против этой формулы бесполезны, как все возражения против состоявшихся исторических определений). А 21 сентября, с указом Ельцина 1400 под вечер, — стерлось, поскольку людям невозможно помнить все.
Для указа выбрали цифру 1400 — такие круглые цифры придерживают в администрации президента для больших исторических решений (на всякий случай?) и по сей день. Указ, которым помечен конец относительно вегетарианской, едва ли не гуманитарно-филологической эпохи русской истории, назывался «О поэтапной конституционной реформе в РФ».
Одно из важных свойств тех дней — самопровоцирование, самозавод преувеличением невыносимости. Местные советы заворачивали бумаги из канцелярии президента, представители президента игнорировали постановления советов, министерства и губернаторы сидели на хозяйстве, игнорируя тех и других. И это — все?
На что заводили себя? На применение силы, чего тогда еще боялись и не умели. Никто еще — даже в Кремле — не верил, что за корректировку имиджа президента можно заплатить трупами. Теперь любой губернатор или крупный чиновник Кремля легко спустит силовиков на человека звонком по «вертушке». То, что поначалу предпринял Ельцин 21 сентября — выведя к Белому дому небольшой контингент внутренних войск, — свердловский губернатор в ночь выборов 8 сентября 2013 провел личным решением, пытаясь отомстить утраченной даме сердца. Правда, губернатора одернули из центра, и он нехотя отвел войска; бывшего хозяина Свердловска Бориса Ельцина в 1993-м не одернул никто.
Указом, собственно говоря, и начался Октябрь 1993-го. Указ 1400, подписанный Ельциным, сразу был понят как конец прошлой политики и вход в другое состояние. Что в конце его будут убийства, никто не знал. Мрачные предчувствия поначалу перемежались опереточными впечатлениями. Блокада Белого дома, намеченная символически деревянными козлами, расставленными по периметру легко преодолимым пунктиром. Если идти прямо на оцепление — «Мне туда, в Верховный совет!» — солдатик сам помогал мне отодвинуть свое нелепое сооружение, театрально обмотанное колючкой. Худой солдатик с человеческим еще лицом, еще без маски превентивной ненависти.
Указ 1400 объявил состояние, которое продолжается 20 лет. Конечно, иронией истории является то, что мы и сегодня, согласно официальным директивам Кремля, находимся в процессе политической реформы. Выражение «процесс реформ», появившееся в 1993 году, живо с тех пор: за это время, несколько раз перейдя в контрреформы и обратно, реформы стали из инструмента состоянием. Чьим — состоянием власти или состоянием общества?
Процесс реформ — наше общее состояние. Власть усвоила себе право непрерывно что-то делать со страной, которой вроде бы бралась только управлять. С другой стороны, внутри процесса реформ люди выстроили свою собственную жизнь, невидимую для власти. Население мигрирует по землям России в дебрях реформирующей ее территорию власти (реформа, в конце концов, — единственный способ изловить хитрых туземцев). Кремль правит страной именем вечно чрезвычайных обстоятельств.
Они уже не являются, как в 1993 году, «двоевластием» (которое и тогда было больше вымышленным). Что его и не было на деле, выяснилось, едва была пролита кровь людей — ни один из них не имел отношения к одной из двух властей. А якобы противостоящие Кремлю властвующие немедля перестроились в уплотняющуюся вертикаль исполнительной власти. (Сам термин «вертикаль власти» тоже появляется на рубеже 1993—1994 годов.)
Но вот что странно — реформа поэтапно шла, а неконституционных обстоятельств становилось все больше! И все чаще, как 21 сентября 1993-го, остро необходимые реформы порождали чрезвычайную власть. Первое ЧП-93 всего через год ввергло страну в ЧП-94 — войну на Кавказе. Ну а в 1996 году уже никто не сомневался, считать ли чрезвычайным обстоятельством переизбрание Ельцина на второй срок!
В дальнейшем ЧП стали ежегодными, ежевыборными и ежепрезидентскими. Федеральные выборы начинались как ЧП, затем переходили в новую конституционную реформу. Лишь изредка чрезвычайная политика перемежалась техногенными ЧП, дабы МЧС не потеряло смысл, а Шойгу — народную любовь.
Процесс реформ и процесс экстремализации условий жизни в России — один и тот же процесс. И теперь перед нами власть, в руках у которой уже не просто претензия на монополию, чем и был Указ 1400. В руках у власти государство, удаленное за горизонт видимости граждан и там одиноко шествующее к невидимым целям. Цели укрупняются; это уже не переизбрание президента на новый срок, а упразднение РАН, Олимпийские игры или Пенсионная реформа.
Ни у одной из реформ нет заявленных границ. Нет рубежа, за которым обыватель вправе ждать, что сюрреформирование приостанавливается. Мир Указа 1400 — это мир, где каждый шаг вперед не понижает, а повышает и повышает риск перемен. Перемены оказываются столь ужасны, что только чрезвычайные полномочия власти могут защитить нас от них. Мы уверились, что нам смертельно вредно меняться самим — это наш «цивилизационный, исторический код». Поэтому нас меняют те, кому код известен, — меняют в наших же интересах. Граждане РФ полны привычек, вредных для их собственного здоровья. В качестве примера приводят все былые революции и даже массовые терроры, которые государство затевало против собственного населения.
Даже бессмысленный расстрел 4 октября, подготовленный и осуществленный государственной властью, как-то незаметно оказался аргументом ее права вести страну от этапа к этапу реформ. Впрочем, есть нечто обнадеживающее — недавно кремлевский шеф внутренней политики Вячеслав Володин известил о «завершении первого этапа политической реформы». Не прошло и двадцати лет…
Глеб Павловский
специально для «Новой»