Ведь тесную эту норку, погреб или чердак,
Так просто принять за норму, когда она долго так
* * *
Чтобы заплакать от счастья при виде
сиреневого куста,
Хватило бы зимней ночи одной,
а было их больше ста.
И когда сирень перевешивается
через дедовский палисад,
То к счастью всегда примешивается
страшнейшая из досад:
А вдруг ни этого сада, ни нежности,
ни стыда
На самом деле не надо, а надо чтоб,
как тогда —
Когда без всякой сирени, свирели и вешних вод
По норам своим сидели и думали
«вот-вот-вот»?
Ведь тесную эту норку, погреб или чердак,
Так просто принять за норму, когда она
долго так.
Цветение длится месяц, одиннадцать
длится страх.
В набор любых околесиц поверишь в таких
местах.
Чтобы заплакать от счастья при виде
тебя, какая ты есть,
Хватило бы тысячи прочих лиц, а их
миллиардов шесть.
И когда окно занавешивается, и другие мне
не видны —
То к счастью всегда примешивается тоска
и чувство вины,
Как будто при виде райского кубка мне
кто-то крикнул: «Не пей!»
Ты скажешь, что это острей, голубка,
а я считаю — тупей.
На три минуты покинув дом — всегда
во имя тщеты, —
Я допускаю уже с трудом,
что там меня встретишь ты.
Что за всеобщее торжество,
что за железный смех!
Было бы нас хоть двое на сто —
а нас ведь двое на всех.
Да и чтобы заплакать от счастья
при мысли, что вот она — жизнь моя, —
На свете могло быть, честное слово,
поменьше небытия,
А то, когда я с ним себя сравниваю,
вперившись в окоем,
Мне кажется, слишком странно
настаивать на своем.
Компенсация
Закрылось все, где я когда-то
Не счастлив, нет, но жив бывал:
Закрылся книжный возле МХАТа
И на Остоженке «Привал»,
Закрылись «Общая», «Столица»,
«Литва» в Москве, «Кристалл» в Крыму,
Чтоб ни во что не превратиться
И не достаться никому,
Закрылись «Сити», «Пилорама»,
Аптека, улица, страна.
Открылся глаз. Открылась рана.
Открылась бездна, звезд полна.